marina
Кстати, этот момент остался мне как-то непонятен. Кольцо принесла, надела на труп и так и оставила? Или все же хоронила, а потом могилу случайно раскопали?
Подозреваю, что Эрик Леру был неизлечимо болен. Учитывая, сколько он навешал на него патологий, удивительно, как бедняга вообще дожил до какого-то среднего возраста. Если не путаю, Леру приписал (судя по описанию) Эрику синдром Круазона и что-то там еще. Это патология на уровне хромосом, обычно сопровождается половой инфантильностью и ЕСЛИ не нарушено умственное развитие (а в 80% случаев оно нарушается), обычно возникают вторичные психические расстройства от осознания своей ущербности. Жутковато, да?

Скорее всего. Внешний вид больных уже был описан, но причины тогда еще кажется не были толком выяснены, как и все следствия. А там страдает все подряд: сердечно-сосудистая, эндокринная, иммунная системы. В общем, эти несчастные долго не живут - мксимум лет до 25-30. 
Так что от чего умер бедный Эрик - сложный вопрос. Пожалуй, то, что он вообще познал чувство любви (пусть и безответной) - сказочный дар судьбы.

Angel-Jane
В смысле до второй части дошла?
:thank_you:

Я тебе в личку сообщение кинула, посмотри. 

Отредактировано Тали (2007-06-24 20:00:25)

OperaGhost
Спасибо! Зашла, посмотрела. Все хорошо, только стиш "Проклятие" не открывается. 

Остапа снова несло... все дальше и дальше...

Глава VII
(окончание)

Лефевр взял со стола и озадаченно покрутил, рассматривая, элегантную черную трость с серебряной ручкой в форме шара. Рядом с тростью лежало письмо, запечатанное до боли знакомой печатью в виде черепа. Эдмон положил трость обратно и не без внутреннего содрогания вскрыл конверт: что-то еще потребует от него напоследок негласный хозяин Оперы? И что означает палка? побои? После задушенных крыс и обугленных стульев он уже не знал, чего ожидать от этого непредсказуемого существа.
«Дорогой господин Лефевр! В знак моего глубочайшего расположения и на память о нашем сотрудничестве позвольте преподнести Вам этот скромный подарок. Мне искренне жаль, что Вы покидаете Оперу…»
Со вздохом облегчения Эдмон опустился в кресло. Вот уж чего он не ожидал: каждая строчка письма была пронизана теплом и легкой грустью, словно он получил послание от лучшего друга! Складывалось впечатление, что Призрак прекрасно понимает желание директора оставить хлопотную должность, так, как будто сам был бы не прочь последовать его соблазнительному примеру. Почти за два года сотрудничества Лефевр так и не смог составить для себя сколь-нибудь определенного представления о консультанте. Он не был человеком суеверным и не поверил в сказку о привидении. В самом деле, чьим призраком мог быть… Призрак? Духом почившего музыканта (композитора, дирижера)? Но откуда ему взяться в новом здании театра? Это как-то совсем уж нелогично, даже если допустить само существование привидений. Заблудшей душой погибшего при строительстве Оперы рабочего или жертвы коммунаров, нашедшей свой печальный конец в одном из превращенных в казематы подвалов? Для случайного человека Призрак Оперы слишком хорошо разбирался и в музыке и в театральных делах в целом. А двести сорок тысяч франков в год совершенно ни к чему любому бесплотному существу какого бы то ни было происхождения.
Таинственный обитатель старой Оперы, по-видимому, переселившийся вместе со всей театральной труппой, несомненно, был человеком. Вероятно, не совсем психически нормальным, но интеллектуально развитым и широко эрудированным. Может быть, он эпилептик? Или шизофреник? Лефевр иногда читал статьи о новейших достижениях в различных областях науки и искусства, просматривал солидные журналы, но в тонкостях современной психиатрии не слишком разбирался. Порой в письмах Призрака проскальзывали горькая самоирония и жесткий сарказм, что заставляло думать о нем, как о личности трагической. Эдмон давно перестал воспринимать его как мошенника или шантажиста; что угнетало директора, так это, мягко говоря, тиранический тип правления – именно правления, а не управления – Оперой.
Ему одному было понятно, что дни безраздельного господства на сцене итальянской дивы сочтены. Просто раньше у Призрака не было подходящей кандидатуры для достойной замены, а теперь она появилась. Негласный хозяин действовал умно: сначала он приказал включить Кристину Дае во второй состав солистов и назначал ее на роли третьего плана. Но после состоявшейся две недели назад премьеры «Кармен», в которой девушка сыграла Микаэлу, а Карлотта вовсе оказалась не у дел – недаром маэстро Райер долго сопротивлялся постановке оперы, где главная партия отдана меццо-сопрано, – никаких сомнений относительно планов Призрака у Лефевра не оставалось. Мадемуазель Дае, безусловно, обладала неплохим голосом, гораздо более пластичным и сильным, чем голоса  Саньон и Карва. Эдмон лишь надеялся, что точки над «и» Призрак Оперы начнет расставлять уже после его ухода: очень не хотелось присутствовать при том светопреставлении, которое учинит примадонна.
И все же не Призрак и не Карлотта определили его окончательное решение отказаться от сомнительного руководства Оперой. Основной причиной стали так и не сложившиеся отношения с Франсуазой Жири. Она сводила Эдмона с ума, не прилагая к тому никаких видимых усилий. Его всю жизнь тянуло к сильным, независимым женщинам, натурам ярким и цельным и в то же время он панически боялся попасть в зависимость к одной из них, что при его мягком и уступчивом характере было неизбежно. С годами проблема становилось все более трудноразрешимой: надо было жениться в молодости, когда на многие вещи смотрится гораздо проще. Одни лишь амурные отношения Франсуазу не устраивали, а Эдмон не нашел в себе достаточно мужества, чтобы сделать мадам Жири предложение.
О том, что его отставка официально принята, в Опере еще никто не знал, а Призрак уже приготовил прощальный подарок. Похоже, у привидения были неплохие связи в Министерстве общественного образования и изящных искусств. Предположение доказывал тот факт, что в письме упоминались имена новых администраторов театра: Призрак просил Лефевра оказать ему любезность и передать господам Андрэ и Фирмену инструкцию с общими положениями о сотрудничестве.

*      *      *

Известие об отставке директора добавило Эрику головной боли. Как человек он вполне понимал ситуацию и мог даже посочувствовать бывшему администратору, но уход Лефевра из Оперы грозил создать Леберу множество новых проблем. Уламывать двоих гораздо тяжелее, нежели одного, к тому же придется снова доказывать, что с Призраком Оперы необходимо считаться. Доказывать как? Мистификации и фокусы набили профессору политехнической школы такую оскомину, что он не мог думать о них без внутреннего содрогания. Тем не менее, начатое следовало закончить: он взялся устраивать карьеру своей ученицы, было бы непорядочно, пообещав помощь и поддержку, вдруг отступиться от своих слов. Старание и талант заслуживали награды и признания.
Эрик чувствовал, что начинает запутываться в своей сумасшедшей жизни, затягивающейся в чудовищный гордиев узел. Медленно умирающий у него на глазах Дени, неожиданно возникшие в связи со сменой руководства Гранд Опера перипетии и, наконец, Кристина…

– Маэстро! Вы здесь?
Ответа не было. Кристина только что добралась до своей комнаты, куда постаралась скрыться как можно быстрее после неприятной встречи с Карлоттой и ее желчных замечаний. 
– Роза…
Девушка обнаружила на туалетном столике красную розу, повязанную тонкой атласной черной ленточкой. Несколько секунд она колебалась, отчего-то не решаясь взять цветок в руки. Пышные букеты почитателей театрального искусства остались в гримерной Клотильды Грануар: «Кармен» – звездный час меццо-сопрано. Кристина осторожно, чтобы не уколоться, взяла розу и поднесла к лицу. Цветок источал тонкий аромат, ненавязчивый и приятный, он был неподражаемо скромен и изящен, разительно отличаясь от громоздких корзин с оранжерейными лилиями, орхидеями, астрами и теми же розами почти чудовищных размеров, какими обычно бывают заставлены уборные примадонн.  Тайный поклонник? Неужели…
– Маэстро! – снова позвала она, подняв голову.
– Кристина. Ты прекрасно справилась.
– Я могла бы лучше…
– Я знаю. Пока не время, – мягко перебил Голос.
– Не смею спорить, учитель.
– Ты еще не готова, морально не готова вступить в борьбу с сеньорой Гуардичелли. Она раздавит тебя. Понадобится много мужества, чтобы отстоять свои права. Ты понимаешь?
– Да. Что бы я без вас делала, Ангел Музыки? – чему-то улыбнулась Кристина и вдруг решилась сказать то, что давно вертелось у нее на языке:
– Я не понимаю, где вы скрываетесь и почему, маэстро. Неужели я никогда не увижу вас?
В ее тоне ясно слышались надежда и волнение.
– Кристина, – Голос чуть заметно дрогнул. – Кристина, я не могу сейчас объяснить. Когда-нибудь ты увидишь меня. Хорошо? Пока оставим эту тему… Ты устала.
– Вы рассердились?
Сердце девушки застучало учащенно и невозможно громко, казалось, он должен был услышать эти гулкие удары…
– Нет, конечно, нет. Спокойной ночи, Кристина. Я хотел лишь поздравить тебя с премьерой. Занятие проведем завтра в три.

*     *     *

Тогда он поспешил закончить разговор, но позабыть о нем было невозможно. Девочка выросла, достигла возраста романтических мечтаний, и сказка об Ангеле перестала удовлетворять ее повзрослевший ум. Кем она себе его вообразила? Героем романа мадам Жорж Санд? А себя представляет в роли Консуэло? Впору было схватиться за голову.
К чему эта томительная щемящая нежность в груди, вдруг возникающая при звуке ее голоса? Этот подступающий к горлу комок при воспоминании о ее наивной просьбе? Эта неудержимая улыбка, трогающая губы, когда он видит издалека ее изящную хрупкую фигурку? Должно быть он, в конце концов, все же повредился рассудком…

marina
Бедный Эрик!  cray.gif  Влюбился и сам не заметил 
Такой уж у Эдмона характер нерешительный, слишком мягкий он человек... Не думаю, что Франсуаза испытывала к нему глубокие чувства.
Спасибо!  :thank_you:
Буду держать!

marina
Ага    Ему это тоже придет в голову, он же парень образованный. 

Lilly
Спасибо!  :thank_you:
Без тебя будет грустно. 

АННА
:thank_you:
Постараюсь доставить ожидаемое наслаждение. 

Остапа несло дальше... (убедительная просьба: калошами не бросаться) 

Глава VIII
(начало)

Слабо мерцающая бликами гладь озера еле заметно всколыхнулась, из-под воды медленно, с торжественным величием начал подниматься большой, около полутора метров в диаметре многоярусный канделябр. Как только очередной ряд «свечей» соприкасался с воздухом, вспыхивало пламя. Следом за первым светильником на поверхности появились огни второго, затем третьего, четвертого «волшебных фонарей». Пещера озарилась фантастическим отражающимся в воде, дробящимся о ее поверхность и разбрызгивающимся по каменным сводам подземелья светом.
– Неплохо, – прокомментировал контрольное испытание своего изобретения Эрик.
Как истинный эстет он еще некоторое время полюбовался феерическим зрелищем, потом отключил подачу газа и опустил канделябры на дно.
Собственно говоря, он пока не имел ни малейшего представления о том, где можно было бы применить это диковинное освещение на практике. Разве что построить для какого-нибудь сумасшедшего миллионера пещеру в духе «Тысячи и одной ночи». Но помешанного на восточной экзотике толстосума пока среди потенциальных клиентов не наблюдалось. Более того, буквально два дня назад он отказался взяться за не то чтобы слишком интересный, но вполне выгодный проект частного особняка. Строить дом для будущего мужа Женевьевы, а, следовательно, и для нее? Вот уж увольте. В Париже достаточно архитекторов, и свет не сошелся клином на «дорогом Луи». Эрик до сих пор не без усилия подавлял внутреннюю дрожь возмущения и неприязни, вспоминая случайную встречу в кафе «Вольтер».

*     *    *

– Я слышал, Моро был рад тебя видеть, – сделав глоток терпкого с глубоким горчащим привкусом кофе, сказал Равель.
– Если он вообще бывает рад кого-то видеть, – чуть криво усмехнулся уголком рта Эрик. – В этом году он не выставлялся в Салоне. Не думаю, что соберется и в следующем.
Они сидели за столиком у окна и обменивались последними литературно-художественными сплетнями – обычная тема для «Вольтера», – рассеянно поглядывая, как резкие порывы осеннего ветра взметают над мостовой и швыряют в прохожих охапки желтых почти невесомых листьев. Эрик уже просмотрел текст первого акта «Дон Жуана», ради обсуждения которого и была назначена встреча, и, попросив Рене кое-что изменить, вернул его поэту. Покидать уютное помещение не хотелось, встречались либреттист и новоявленный композитор не часто, сегодня же у обоих было то настроение, когда тянет просто так поговорить с приятным собеседником. В три часа пополудни народу в кафе было еще немного, так что им никто не мешал и не пытался присоединиться к разговору, как это часто бывает в местах, где собираются близко или не очень близко знакомые люди искусства.
– И над чем он работает? – поинтересовался без особой надежды на ответ Рене.
Поэт откинулся на спинку стула, характерным жестом поправил роскошный русый чуб и достал из кармана трубку. Равель и Лебер были ровесниками, их знакомство состоялось еще в годы учебы и, хотя оно не превратилось в тесную дружбу, они довольно часто пересекались, находя общение взаимно приятным.
– Как я понял по эскизам, после «Саломеи» Моро вновь решил вернуться к античным мифам. Его воображением владеют эллинские красавицы. Полотен он, как ты понимаешь, мне не показывал…
– О! Что-то нам предъявит мэтр! Надеюсь, не свою мамочку. А зачем ты к нему ходил, Луи?
У кафе остановился экипаж, хлопнув дверцей, высадил пассажиров и отъехал.
– Хотел украсть пару идей, – пошутил Эрик. – Он знает, что я не принимаю участия в выставках, у меня сугубо частный интерес…
Рене с удивлением заметил, что прервавший фразу на середине Лебер устремил в пространство за спиной поэта странный, неподвижный и в то же время пронзительный взгляд.
– Луи?
Эрик посмотрел на собеседника, выражение его глаз уже изменилось, в них нельзя было прочесть ничего, кроме обычной легкой заинтересованности разговором:
– … его эзотеризм с привкусом вечно-женственного порока вдохновляет меня.
Равель понял, что изначально Лебер хотел сказать что-то совершенно иное, поскольку в этот момент буквально над ухом поэта нежный как серебряный колокольчик голос воскликнул:
– Ах, господа, какая приятная встреча!
Мужчины мгновенно оказались на ногах, дабы приветствовать очаровательную мадемуазель де Кавиль и ее спутника. После церемонии представления все четверо заняли места за столиком.
– Луи, вас так давно не было видно. Вы снова ездили за границу? Отчего вы не бываете у кузины и на вечерах?
Вопросы посыпались на Эрика словно жемчужины с порванной нитки ожерелья. Женевьева улыбалась, блистая белоснежными зубками, и щебетала без умолку, направив к немалому удивлению Равеля и представленного ею в качестве жениха господина де Муля все внимание на Лебера.
– Женевьева, я не могу ответить на все ваши вопросы одновременно. Да, я уезжал и сейчас у меня много работы.
Эрик стоически выдержал первый натиск и попытался перевести разговор на общих знакомых. Но сбить девушку с заданного курса было невозможно. Отпустив пару небрежных замечаний в адрес упомянутых Лебером лиц, она опять вернулась к его персоне.
– Право же, мы не виделись больше двух лет, а вы не хотите ничего о себе рассказать. Что вы сейчас строите? Франсуа, – наконец, она вспомнила о сидящем с понурым видом де Муле, – месье Лебер прекрасный архитектор. Вы говорили, что хотите перестроить дом. Уверяю вас, это большая удача, что мы сегодня встретились!
– Да, действительно?
Выражение полной ошеломленности на его лице кое-как уступило место практическому интересу. Франсуа де Муль уже привык к обширным знакомствам Женевьевы в среде парнасцев, ее литературные связи его не удивляли. Но проявленный невестой энтузиазм при встрече с человеком столь странной и отталкивающей внешности оказался для него неожиданностью.
– Это так, но сейчас я больше занимаюсь наукой, – Лебер достал и протянул визитную карточку аристократу. – Боюсь, я не смогу быть вам полезен.
Едва де Муль успел прочесть несколько напечатанных на визитке слов, Женевьева перехватила ее, скользнула взглядом по строчке и удивленно посмотрела на Эрика.
– Вот как, господин профессор? – она сделала ударение на последнем слове. – Дорогой Луи, каждый раз вы поражаете меня. Но, может быть, вы все же подумаете? Франсуа, вы также хотели построить новый дом в Рамбуйе? Что-нибудь в итальянском стиле, это так романтично.
– Да, конечно, – кивнул де Муль, слово «профессор» производило на него неизгладимое впечатление, так как ассоциировалось в памяти с не завершенной учебой в Коллеж де Франс, кроме того, он просто был не в состоянии спорить с Женевьевой.
Рене, не вмешиваясь, с истинным наслаждением наблюдал любопытную сцену. Он не знал всех подробностей отношений Луи и Женевьевы, но то, что одно время они часто появлялись в обществе вместе, было ему известно. Мадемуазель де Кавиль относилась к тому разряду женщин, которые стараются любым путем добиться полного поклонения и подчинения попавшего в их сети мужчины. Если когда-то Лебер и оказался в этих сетях, то нынешние потуги Женевьевы с треском разбивались о его вежливую холодность. Равелю лишь оставалось догадываться, насколько бесит красавицу собственное бессилие, все проявления гнева были тщательно скрыты улыбками и веселостью тона. Только в глазах нет-нет, а мелькало выражение досады.
– Прошу прощения, месье. Я могу порекомендовать вам весьма компетентных коллег, – любезно предложил Лебер. – Дорогая Женевьева, я не возьмусь за новый проект: через три месяца я еду в Швейцарию.

*     *     *