Попрошу запастись валерианкой и нашатырным спиртом. 
Глава XII
(окончание)
* * *
Свеча медленно истаивала и оплывала. Наверное, уже целый час он смотрел, не отрывая взгляда, на дрожащий язычок пламени и прозрачные восковые «слезы». Читать при одной свече было трудно, а зажигать больше не хотелось. Книга бесполезным грузом лежала на коленях, умная и страшная книга, из тех, что он нередко с большим трудом выпрашивал у Эрика. Он так мечтал стать хотя бы немного похожим на своего покровителя, но, в основном, архитектор держал у себя литературу, которую было практически невозможно понять без длительной подготовки и обучения. И именно этот труд малоизвестного датского автора, изданный во Франции небольшим тиражом всего в триста экземпляров, Эрик никак не хотел давать Дени.
«Болезнь к смерти» Лебер приобрел почти случайно, как интеллектуальную редкость, однако идеи Кьеркегора в большинстве своем оказались чужды деятельной и не отличающейся религиозностью натуре профессора физики. Лишь некоторые положения, касающиеся проблем бытия внутреннего индивидуального Я, вызвали его интерес и приятие. Эрик пожалел, что принес книгу в подземелье: ее мрачное название настолько приковало воображение впечатлительного воспитанника приюта Сен-Мишель, что тот буквально извел Лебера бесконечными просьбами, капризами и лестью, только бы получить это сочинение в руки.
Почти позабытые основы христианской веры, когда-то преподанные Дени отцом Бенедиктом, воскресли в памяти обитателя подвалов, но книга так странно интерпретировала простые истины катехизиса, словно автор вел речь о совершенно иных вещах. Даже непонятые, они задевали некие глубинные струны души, болезненно и отчего-то сладко отзывались в измученном сердце изгоя: «Осмелиться по сути быть самим собой, осмелиться реализовать индивида – не того или другого, но именно этого, одинокого перед Богом, одинокого в огромности своего усилия и своей ответственности, – вот в чем состоит христианский героизм». За месяц Дени одолел не больше десяти страниц, но и этого было достаточно: загадочные рассуждения датского теолога, грозные, сочащиеся вселенской тоской и извечным ужасом фразы огненными письменами полыхали в сознании. Их было приятно повторять и переписывать в специально купленную тетрадь яркими красными чернилами: «… смерть обозначает также крайнее духовное страдание, тогда как само выздоровление означает вместе с тем смерть для мира».
Дени понимал, что умирает. Все чаще подступающая мучительная слабость и постоянная, лишь притупляемая лекарствами боль рождали то самое отчаяние, о котором писал мыслитель. Боже, за что? Его жизнь была кошмаром, наполненным одиночеством, мукой и предательством. И вот теперь, когда он почти поверил в существование божьего милосердия, обрел близкого человека, которым не мог не восхищаться, словно все демоны сговорились отнять у него заботу и внимание Эрика. Почему снова? Сейчас? Эрик все больше отдаляется от него. Он уже не принадлежит подземелью и ему, Дени. Разве это справедливо?
Всем существом Дух Оперы ощущал скрытое стремление покровителя вырваться из созданного ими уютного, безопасного мира, покинуть его навсегда. При мысли об этом горечь и страх подступали к самому горлу, глаза начинало щипать, а виски сдавливал стальной раскаленный обруч.
Дени резко встал, книга упала на пол, пламя испуганно дрогнуло и едва не потухло. Он опрометью бросился вон из своего логова: бежать, ползти, упасть на колени и умолять… Только бы Эрик не оставил его, не бросил умирать одного, не ушел к ней…
Плеск воды приветливо нашептывал свою неумолчную однообразную повесть о тишине и покое. Дени осмотрелся, лодки у берега не было: Эрик должен быть дома. Привычные манипуляции с сапогами с каждым разом становились все мучительнее. Эрик просил Дени как можно реже ходить через озеро и каждый день навещал его сам. Но какой, право, был смысл беречь это умирающее тело? Дени, стиснув зубы, вошел в воду. Он уже миновал узкую часть пещеры, когда мощные звуки органа, необычно резкие и диссонансные заполнили окружающее пространство, взметнулись ввысь отчаянным криком и тут же затопили сознание сметающим все преграды торжеством неземной гармонии. Дени замер, по телу прошла волна дрожи, а сердце заколотилось соборным колоколом: это была она – опера Эрика. Потрясающий гимн страсти и силы, нежности и отчаяния, скорби и безоглядной решимости срывал с души пелены и покровы, освобождал, раскрепощал, возносил на небеса и стремительно швырял в пропасть, чтобы поднять вновь в сияющую, запредельную высь. Дени мечтал однажды умереть под эти звуки, исчезнуть в творении гения, чтобы так, наконец-то, стать счастливым.
Он простоял на месте не менее пяти минут, прежде чем нашел в себе силы сделать следующий шаг. А музыка все лилась и лилась, притягивая и отторгая, увлекая безумным водоворотом чувств. Дени остановился у поднятой решетки, он почти задыхался. Нужно было отдышаться и подождать, чтобы глаза притерпелись к заливающему жилище композитора свету.
Поравнявшись с аркой «ворот», Дени с трудом удержался на ногах: ощущение было такое, как будто его с размаху ударили молотом в грудь. Эрик играл свою музыку для НЕЕ.
* * *
Может быть, зря он поддался на наивные просьбы неподготовленного ребенка? Кристина стояла справа от клавиатуры органа, Эрик боковым зрением замечал изменения в выражении ее лица: от почти испуганного удивления к глубокому потрясению и экстатическому восторгу. Девушка учащенно дышала, пальцы стиснутых рук нервно подрагивали, глаза светились благоговейным восхищением. Право же, он не ожидал настолько острой реакции, полагая, что впечатление, которое производит его музыка на первого слушателя – Дени – связано с особенностями образа жизни и специфической организацией психики Духа Оперы. В то же время Равель скорее был озадачен, чем восхищен новаторским экспериментом Лебера: «Должно быть, это гениально, Луи, но очень уж необычно, – не стал скрывать своих сомнений либреттист, – если нас освищут, я удивлен не буду». Эрик и сам понимал это. Тем более приятно было осознавать, что его ученица, его Кристина прониклась творением его мятущейся души, этим поиском новой выразительности на грани нарушения всех мыслимых законов создания музыкального произведения.
Композитор взял последний аккорд и застыл, вслушиваясь в тихий и нежный отзвук затерявшейся где-то под сводами пещеры финальной фразы исполненного отрывка. Наверное, музыка не должна завораживать своего творца, быть может, в этом есть нечто неправильное, как в нарциссическом самолюбовании, но Эрик всегда вкладывал в исполнение слишком много внутренней силы. Игра опустошала его, обычно это состояние длилось две-три минуты.
Подчиняясь неведомому порыву, Кристина шагнула к маэстро. Ее голова пылала, а сердце истекало щемящей нежностью. Из недр переполняющего душу восторга вдруг родилась отчаянная решимость: она должна, должна увидеть его и все узнать! Ее пальцы коснулись его лица, Эрик закрыл глаза. Мгновение и белая маска оказалась в руках маленькой любопытной Пандоры.
абсурдно, он это понимает. Хотел бы все объяснить, да опасается, что Крис примет его за полного психа. 
я))
