Так это я ни свет ни заря вскочила, чтобы ванну принять с чувством, с толком    Авария-то там была. Три дня без душа!  daiblo.gif  А вечером не рискнула, побоялась уснуть в теплой водичке, и поминай, как звали...

Чьи предположения подтвердились на этот раз? 

Глава VI
(окончание)

Выходящая в основательно запущенный сад открытая терраса профессорского дома в пригороде была идеальным местом для приятного отдыха тихим летним вечером. Мужчины вынесли из дома легкие плетеные кресла и круглый столик на одной ножке, Жюли собственноручно приготовила кофе. В доме Арвиля был повар и две приходящие горничные, но после ужина всю прислугу отпустили. От земли тянуло приятной прохладой, напоенный сладкими цветочными ароматами воздух проникал в легкие,  ласкал лица и чуть-чуть кружил головы. 
– Изумительное тут у вас местечко, – с удовольствием прихлебывая кофе, похвалил Огюст. – Наконец-то можно поговорить. Шарль заинтриговал меня, сообщив, что вы страстно желаете меня видеть, Жюли. А раз вы не позволили завести разговор за ужином… кстати, гусиная печень в красном вине была великолепна… стало быть, речь снова пойдет о трупах.
Патологоанатом заговорщицки подмигнул, сделал еще глоток и поставил на поднос пустую чашку.
– На этот раз о скелетах, – улыбнулась хозяйка.
Сколь ни серьезен был бы предмет беседы, разговаривать с Огюстом, сохраняя озабоченное выражение лица, обычно не представлялось возможным.
– Действительно? Это что-то новое. Вас интересуют случаи эксгумации? Шарль, хотел бы я знать, чем это вы, психиатры, занимаетесь?
– Клянусь, я знаю не больше твоего, – пожал плечами профессор. – Жюли работает с одной пациенткой – не то чтобы с большими отклонениями в психике, но очень впечатлительной особой.
– И к ней являются по ночам скелеты?
– Господа, скелеты к ней не являются. Огюст, можете ли вы рассказать мне что-нибудь об этом?
Жюли протянула патологоанатому старую газету, которую потрудилась разыскать в архиве Мишеля, заехав около пяти вечера к нему в контору. К большому ее сожалению, брата на месте Жюли не застала, но с поисками ей помог один из его молодых сотрудников.
Огюст бегло просмотрел отчеркнутую статью.
– Снова Призрак Оперы? Кого бы я посоветовал запереть в твою клинику, Шарль, так это автора сей бредовой писанины.
– Так вы видели скелет, Огюст? – спросила Жюли.
– Еще бы: великолепный экземпляр для анатомического музея при медицинском факультете.
– А почему я должен запирать у себя журналиста? – живо поинтересовался профессор Арвиль.
– Понятия не имею, откуда этот недоумок получил информацию, но точно не от меня. А то бы я ему кое-что объяснил… Он пишет: «Таинственный Призрак Оперы, потрясший полгода назад воображение почтеннейшей публики не только своими жестокими и опасными действиями, но и блистательным выступлением на сцене…», – не закончив читать цитату, Огюст презрительно скривил губы и с демонстративным презрением бросил газету на стол. 
– Скелет был старым? – с надеждой спросила Жюли.
– Вы хотите знать, принадлежал ли он старику, или как давно его душа отправилась на небеса?
– И то и другое.
– Скелет довольно свеженький, пролежал не больше полугода. Это был мужчина лет тридцати пяти – сорока.
– Вот как… Тогда в чем заключается «бредовость» статьи?
– В том, что если господин щелкопер и добрался до моего заключения – связи у них отменные, – он ровным счетом ничего в нем не понял. Только человек с больным воображением может представить хозяина злополучного скелета выступающим на сцене, да еще и «блистательно». Во-первых, я с уверенностью на девяносто пять процентов могу утверждать, что бедняга умер от рака, это доказывает пещеристая структура таза и тазобедренных костей. Редкий случай, когда при отсутствии смертельных переломов – пробитого черепа и тому подобных прелестей – по скелету можно с большой вероятностью установить причину смерти. Последние месяцы жизни его должны были мучить страшные боли… Не представляю, как он существовал без инъекций морфина. Только откуда несчастному было его взять в катакомбах? А, во-вторых, судьба очень жестоко посмеялась над этим созданием…  Перелом черепного седла и соответствующий надлом основания небной кости, – по-видимому, родовая травма  – это еще, я бы сказал, цветочки.
– Так бы сразу и объяснил: при жизни покойник должен был говорить с большим трудом и очень, очень невнятно, – прокомментировал Арвиль. – Кроме того, если травма седла привела к защемлению и прекращению кровоснабжения гипоталамуса и мозжечка…
– Умственное недоразвитие, я помню, – вставила Жюли.
Про себя она вздохнула с облегчением. Судьба неизвестного страдальца была ужасна, но предаваться запоздалой жалости, увы, уже не имело смысла.     
– Не обязательно, но вполне вероятно. Защемления могло и не быть, – уточнил профессор.
– Это тебе, как специалисту, виднее, – кивнул Вернуар. – Что же касается деформации лицевых костей… Или вам уже не интересно? – заметив рассеянный взгляд Жюли, прервал себя патологоанатом.
– Простите, Огюст, – извиняющимся тоном ответила мадам Арвиль. – Конечно, интересно, но уже не столь существенно. А что же мы сидим здесь? Как вы смотрите на то, господа, чтобы пройтись? Шарль совершенно не следит за садом, это настоящий лес! 
Она очаровательно улыбнулась гостю и решительно встала. Мужчины немедленно последовали ее примеру, все трое они спустились со ступенек и направились по еле заметной тропинке мимо цветущих кустов боярышника в глубину сада.

marina
:thank_you:
Очень лестный отзыв, спасибо! 
В любом случае, помирать он там не собирался 

blush2.gif

Что-то обязательно подтвердится. Я тут уже столько вешек в своем болоте расставила. Не можете же вы их не замечать 
Но, надеюсь, как-нибудь вас еще удивить. 

Хорошо, не буду! 

Romantic Angel
Спасибо!

Скоро! 

Эк вы размечтались! 

Тааак, это называется "Остапа несло..." (О комодах я уже предупреждала  )

Глава VII

Мрачные аккорды темы Минотавра, прозвучав торжественно и грозно над распростертым на камнях телом Ариадны, смолкли. В зрительном зале повисла неправдоподобная, звенящая тишина, было слышно, как опускается занавес. Сидящий в глубине боковой ложи мужчина закрыл глаза и сглотнул застрявший в горле комок. Провал. А чего он, спрашивается, ожидал? Совершенно не соответствующая классической трактовка известного мифологического сюжета, непривычная уху меломанов диссонирующая гармония и агрессивный стиль центральной партии кносского Чудовища (к тому же главная партия написана для баса, а не для тенора), поющие хором басов стены Лабиринта, исполнение на языке оригинала…   
Гром аплодисментов и крики «Браво!» обрушились на него подобно сбивающему с ног, расплющивающему о камни горному потоку. Открыв глаза, он не мог поверить тому, что они видели: элитная публика – утонченные ценители Музыки, завсегдатаи Венской Оперы – неистовствовала. Занавес поднялся, появление артистов вызвало новую волну аплодисментов. Еще с большим восторгом – хотя это казалось уже невозможным – был встречен поднявшийся из оркестровой ямы на сцену маэстро Вебер. Ректор консерватории не часто дирижировал в концерте или опере лично. И здесь, среди криков восторга, раздалось тут же подхваченное половиной зала: «Автора!» Эрик внутренне похолодел, когда его бывший учитель, перестав кланяться, широким жестом левой руки и поворотом головы показал на ложу. Публика в партере начала оборачиваться, весь зал, включая зрителей в ложах, давно стоял на ногах. Кажется, Эрик был единственным не поднявшимся с места человеком в театре. Ему не оставалось ничего иного, кроме как встать и сделать один шаг – самый трудный шаг в его жизни – к перилам. Его лицо попало в полосу света. Оглушительные аплодисменты перешли в бурную овацию, длившуюся не менее пяти минут.

*     *    *

Короткая торжественная часть – Генрих Вебер лаконично, но с чувством высказался по поводу радости, которую ему доставил блистательный успех дебюта одного из лучших его учеников, к чему несколько вдохновенных слов о будущем плодотворном сотрудничестве добавил директор оперы – сменилась изысканным ужином. Языкового барьера для Эрика не существовало, он отлично овладел немецким еще во время своего трехгодичного пребывания в Вене в конце 60-х годов. Единственное, что его волновало – как бы не впасть в эйфорию от обилия похвал и восторгов. После личной и творческой катастрофы полуторогодовой давности сегодняшний триумф подействовал на него ошеломляюще. Конечно, он надеялся, что менее консервативная венская публика не освищет его «Минотавра», но вполне допускал подобную возможность.
Эрик почти не притронулся к спиртному, ограничившись бокалом шампанского, голова и без того шла кругом. После ужина приглашенные гости, ведущие исполнители, представители администрации театра, дирижер и, естественно, композитор собрались в большом зале, предназначенном для проведения различных торжеств. В полностью распахнутые окна зала проникал приятный легкий ветерок, тем не менее в центре помещения было душно, поэтому присутствующие держались по возможности ближе к источникам свежего воздуха.
Предполагалось, что в конце вечера певцы исполнят несколько лучших арий, которые жаждала еще раз услышать взыскательная элита. Обсуждение достоинств и «гениальных находок и новшеств» оперы было в самом разгаре. Директор оперы Рудольф Класт с энтузиазмом представлял Эрика министрам, советникам двора его императорского величества, финансистам, аристократам крови, духа или денег. Они переходили от одной группы гостей к другой, Эрик сдержанно принимал поздравления, отвечал на вопросы и мечтал о том, чтобы все это скорее закончилось.
– Господин Фридрих Фрохт, банкир и покровитель искусства, – представил элегантного мужчину с фигурой атлета и лицом постаревшего Адониса директор.
– Здравствуйте, Луи, – «Адонис» с приятной улыбкой протянул Эрику руку. – Сегодня вы поразили меня до глубины души. До сих пор я считал вас прекрасным архитектором…
– А сегодня вы решили, что архитектор из меня неважный? – пожимая руку, чуть улыбнулся в ответ уголками губ Лебер. – Рад видеть вас, Фридрих.
– Да нет. За десять лет у меня не возникало причин жаловаться на здание моего банка. Но ваша опера… До того, как увидеть вас в ложе, я был уверен – авторство принадлежит вашему однофамильцу, и удивлялся тому, что всех талантливых людей во Франции зовут одинаково.
Они негромко рассмеялись, не обращая внимания на стоящего рядом с открытым ртом Класта.
– Кстати, Луи, вы не могли бы подъехать на неделе в любое удобное для вас время ко мне в банк? Если вас, разумеется, еще интересуют деловые предложения в области строительства.
– Почему нет. Это моя профессия. В четверг в одиннадцать часов утра вам удобно?
– Да, буду ждать вас.
– Договорились.
Мужчины обменялись легким поклоном, точнее кивком головы, и все еще не обретший дара речи директор повел Лебера дальше. Они едва не угодили в объятия дородной матроне в умопомрачительно дорогом темно-вишневом платье, грудь которой украшало роскошное бриллиантовое колье. Рядом с ней находилось несколько мужчин и молодая девушка, чье внешнее сходство с матерью, несмотря на хрупкость сложения, сразу бросалось в глаза.
– Отличные декорации, господин Класт, хотелось бы посмотреть на них поближе, – сказала после завершения церемонии представления пышная, но невероятно привлекательная, как иногда бывают привлекательны редкие женщины, которым идет полнота, супруга министра фон Грессе. – На сцене все так быстро двигалось, менялось, проваливалось и возникало. Настоящий лабиринт!
– О, вы совершенно правы! К счастью, их собрали за неделю до премьеры. Я там три раза заблудился, – искренне признался Курт Шварц, молодой бас, исполнивший в спектакле роль Минотавра. – Если бы не господин Лебер, декорации пришлось бы разбирать, чтобы вытащить меня оттуда. Даже рабочие сцены, которые их монтировали, опасались заходить внутрь. Пока все разобрались, что к чему…
– Удивительно. А кто же создал такую конструкцию? – поинтересовался фон Грессе, человек широких взглядов и разносторонних интересов, он был известен своим покровительством различным научным учреждениям и учебным заведениям.
– Я хочу вам сказать, господа, что «Минотавр» – это полностью творение своего автора. Музыка, эскизы декораций и костюмов, механизм лабиринта – все принадлежит господину Леберу, – с легким поклоном в сторону Эрика сообщил Класт.
– Неужели? И либретто тоже вы написали? – не скрывая восхищения, обратилась к композитору госпожа фон Грессе.
– Нет, конечно, нет, – поспешил умерить бурю восторгов Лебер. – Я только подал общую идею сюжета, либретто написал поэт Рене Равель.
– Простите, господин Лебер, мой французский не настолько хорош, как ваш немецкий, – она улыбнулась, на щеках проявились очаровательные ямочки, – я правильно поняла: Минотавру было видение… вещий сон, что он будет убит кем-то из только что прибывших афинян?
– Вы совершенно верно все поняли, госпожа фон Грессе. В первой арии Минотавр размышляет над своим видением в том смысле, что, наконец, «человек из-за моря» прекратит его страдания, – охотно пояснил Эрик.
– Да, да! Такой драматичный образ. Эта внутренняя борьба, переход от желания смерти к решению сопротивляться и отомстить. Право же, я едва сдерживала слезы в некоторых сценах. И, конечно, господин Шварц, исполнил роль блестяще, – теперь чувствительная госпожа фон Грессе подарила улыбку певцу.
– Благодарю вас, – не без удовольствия принял похвалу бас. – Самая сложная партия, какую мне приходилось петь. 
– А эта ария… «Сестра моя, ты предала, так вот же…» Я хотела бы услышать ее еще раз! Вы так неистово рвали нить, мне даже стало немного страшно, – сказала, обращаясь к Шварцу, юная Ангелина фон Грессе.
Заглавную строчку арии она произнесла по-французски с еле заметным акцентом. При появлении Эрика девушка непроизвольно отодвинулась в сторону и старалась не смотреть на него. Конечно, и пялиться во все глаза на молодого красивого певца в присутствии родителей она не смела, но набралась храбрости заговорить, от чего теперь испытывала острый приступ смущения. К счастью, госпожа фон Грессе тут же поддержала дочь:
– Господин Класт, вы обещали доставить нам это наслаждение: услышать несколько лучших арий.
– О, да! Минуту, прошу одну минуту, дамы и господа. Через минуту все будет готово.
Слух о том, что сейчас состоится долгожданный концерт, мгновенно облетел присутствующих, вызвав в зале некоторую толчею, связанную с установкой нескольких рядов кресел и рассаживанием гостей. Генрих Вебер и Луи Лебер заняли места с левого края переднего ряда. Под аплодисменты к роялю вышла примадонна театра Эмма Борн. Две арии Ариадны вновь вызвали бурю восторга, но ожидаемый дуэт Ариадны и Тесея почему-то не был исполнен. Место дивы у рояля занял Курт Шварц, он завладел вниманием публики, поэтому никто, кроме маэстро Вебера, не обратил внимания на мечущегося возле боковых дверей зала директора и двух администраторов. Их отчаянная жестикуляция свидетельствовала о том, что дирекция оперы оказалась в крайне затруднительном положении. Заинтересованный – что бы такого могло случиться? – маэстро тихо покинул свое крайнее левое кресло и подошел к Рудольфу Класту. Эрик проводил учителя удивленным взглядом. Через пару минут маэстро вернулся и, наклонившись к автору «Минотавра», что-то зашептал ему в самое ухо.  Курт как раз начал петь «Сестра моя», и расслышать разговор музыкантов было совершенно невозможно. Впрочем, интересовал он лишь Класта, его проблема заключалась в том, что тенор Георг Майтенгер за ужином перебрал шампанского (а, может быть, и не только шампанского) и благополучно уснул в одном из соседних залов. Таким образом, не только дуэт Ариадны и Тесея, но и финальная ария умирающего в Лабиринте победителя Минотавра, срывалась.   
Класт видел, что ректор консерватории пытается уговорить Лебера, но тот, судя по всему, упорно отказывался. Директор пару раз слышал, как на репетициях композитор пропевал сложные отрывки партий, пытаясь показать исполнителям, чего он от них хочет. Так что в способностях этого удивительно талантливого человека сомневаться не приходилось. Но сам Класт, пожалуй, не рискнул бы обратиться с просьбой к композитору. Учитывая состав присутствующих на приеме гостей, директору оперы ужасно не хотелось обманывать их ожидания. Он нервно теребил носовой платок и не сводил глаз со спорщиков. Рудольф Класт так и не узнал, с помощью какого аргумента учителю удалось, в конце концов, убедить своего бывшего ученика, но к большому облегчению директора маэстро Вебер обернулся и утвердительно кивнул.
Когда Курт Шварц, сорвав свою долю хлопков и одобрительных возгласов, закончил выступление, Класт вышел вперед:
– Дамы и господа, я счастлив объявить вам, что сегодня в честь премьеры своего, не побоюсь этого слова, шедевра, господин Луи Лебер любезно согласился лично исполнить финальную партию Тесея!
Публика громко захлопала. Вопреки ожиданиям присутствующих, композитор не сел за рояль, а встал рядом с ним, место аккомпаниатора занял Генрих Вебер. Маэстро сыграл вступление, и Эрик запел.
Степень испытанного слушателями потрясения лишь отчасти демонстрировали полуоткрытые рты, широко распахнутые глаза и неподвижность замерших фигур. Едва под высокими сводами зала затихли звуки чудесного голоса, губы Ангелины дрогнули. Словно в гипнотическом сне она прошептала:
– Мама, можно я его поцелую.
Но расслышать этот шепот госпожа фон Грессе не смогла бы при всем желании: гости, артисты, дирекция вновь аплодировали триумфатору стоя.

Отредактировано Тали (2007-05-24 10:31:21)

Есть немножко. Я еще буду править текст, немного сыроват.

Непонятно пишу? Или я сейчас не поняла, что ты хотела сказать?