***
Наконец обсуждение деталей ремонта были окончены. Мег страшно устала от этих разговоров, но ее присутствие было необходимо, так как она решила оборудовать одну из комнат под репетиционную и возобновить свои танцевальные занятия. Для этого был вызван подрядчик, с которым и обговаривалось, куда установить балетный станок и где повесить большие зеркала, уже заказанные в Париже. Подрядчик предлагал убрать в этой комнате огромный камин, заменив его на более современную печь, но Мег не захотела. Облицовка камина явно была старинной с очень красивой каменной резьбой, в которой переплетались ветви и цветы, солнце и полумесяц и почему-то неизвестный мастер включил в этот орнамент изображения некоторых инструментов – циркуля, молотка и кирки.
Мег не терпелось вернуться в летний павильон и остаться одной. Вчера дядя сообщил ей, что проверил, не ведут ли следы Эрика в Баварию. Этот слух оказался ложным. У метра Сюльписа также не было никаких сведений о нем. Если бы она не ушла тогда из подвалов Оперы, если бы…
В павильоне что-то было не так, что-то встревожило Мег. Откуда ни возьмись появился кот Горацио, который пропадал уже несколько дней. Он терся о деревянную панель и утробно мурчал. У этого животного было потрясающее свойство появляться неожиданно и непонятно откуда.
- Твой хозяин недаром зовется Призраком. Сам умеет растворяться, да и тебя научил. Но ты хоть изредка появляешься, - сказала Мег, беря кота на руки.
Нет, все-таки что-то не так. Вот этот лист с последним четверостишием, она точно помнила, он лежал не так, он перевернут. И на полу у стены какой-то мусор… Сердце Мег забилось сильнее, ей вдруг показалось, что Эрик совсем недавно был в этой комнате. Она вдруг начала ощупывать все стеновые панели, потом резко остановилась, приложив пальцы к вискам. «Я сошла с ума. У меня галлюцинации. Мы ведь не в Опере и потайных ходов здесь нет, как нет и его. Его здесь не может быть, не может! А сюда ты посылала Жюли за книгой, вот она и сдвинула лист», - уговаривала себя Мег.
В этот момент прибежала горничная Жюли с большим букетом красных роз в одной руке и бумажным пакетом в другой.
- Мадемуазель, посыльный принес цветы от капитана де Бре, смотрите какой красивый букет, - радостно сообщила она.
От одного вида красных роз Мег замутило. Последние события в Опере породили в ней чувство глубокой неприязни к этому цветку.
- Унеси их куда-нибудь, прошу тебя, только не ставь в гостиной и в моей комнате.
Жюли недоуменно пожала плечами и собралась уходить. Мег остановила ее:
- Постой, что за пакет, от кого?
- Ой, простите, мадемуазель, это от господина де Боне, - Жюли отдала сверток и упорхнула.
В пакете было письмо от дяди и чудесная акварель, на которой была изображена маленькая часовенка, окруженная весенним распускающимся кустарником. Дядя извинялся, что не может приехать сам, но также не может сразу же не сообщить интересные новости, касающиеся Эрика.
Сыщик, нанятый им для поисков, в одной из художественных лавочек в Париже увидел акварельный рисунок, на обороте которого, было обозначено имя «Erik». Он расспросил хозяина лавочки, откуда появился рисунок, а тот рассказал, что несколько дней назад четыре акварели принес монах из монастыря расположенного в одном из предместий и попросил продать. Три акварели были куплены в первый же день и вчера монах забрал за них деньги. Хозяин лавочки, к сожалению, не знает, кто художник, а монах на все вопросы улыбался и отвечал, что не вправе открывать чужие тайны. И если хозяин не хочет их продавать, то ему придется найти другого продавца. На это хозяин лавочки пойти никак не мог, потому что с первого взгляда было видно, что акварели изумительно хороши и написаны рукой настоящего мастера. Сыщик купил последнюю акварель и попросил хозяина лавочки дать ему знать, если монах появиться снова.
Мег смотрела на акварель и думала, что сегодняшнее предчувствие было все же неспроста. Буквы его имени на обороте вызвали слезы у нее на глазах. Это действительно был его почерк, она не единожды видела в театре записки, написанные его рукой. «Неужели есть шанс его найти? А вдруг этот монах и есть Эрик? Нет, вряд ли, тогда хозяин лавочки не преминул бы упомянуть об изуродованном лице, или о том, что тот лицо скрывал. Монастырь в предместье… Сколько предместий и сколько монастырей! Но все же это ниточка, да еще какая! А вдруг монах из этого соседнего монастыря?! Ох, это было бы слишком невероятно! Такое может случаться только в романах», - рассуждала Мег, направляясь к дому, чтобы сообщить о новости мадам Жири.
Франсуаза выслушала дочь, взяла в руки рисунок и немного разочарованно сказала:
- Да, это его почерк, несомненно, значит, он жив и здоров. Я же говорила тебе, Мег, он может позаботиться о себе.
- У меня складывается впечатление, мама, что последнее время всякое упоминание об Эрике тебя раздражает,- произнесла Мег, не уловив в словах тоне матери даже нотки радости.
- С чего ты это взяла? Ты знаешь, я не любительница прыгать до потолка от радости.
- Я слишком хорошо тебя знаю, мама. Ты недовольна тем, что я его люблю, ты с великом удовольствием привечаешь в доме этого капитана, надеясь на то, что его ухаживания заставят меня забыть Эрика. И ты злишься на него… За что? За то, что ты когда-то не смогла дать волю своим чувствам, за то, что не дала себе возможность полюбить его, а?
Мадам Жири резко встала. В голосе зазвучал металл:
- Ты не в своем уме, дочь. Что ты себе позволяешь?
- Вот то-то и оно, что я себе позволяю, а ты нет… - тяжело вздохнула Мег. – Тебе, может быть, тоже стоит влюбиться.
Мадам Жири хотела ответить, но поняла, что крыть ей нечем. Дочь попала точно в цель. Франсуаза была готова разрыдаться, но только не на глазах у Мег. Она быстро вышла из гостиной.